Corruption and elements of corruption in the electoral process

Akunchenko Evgenii Andreevich PhD in Law Docent, the department of Tort Law and Criminology  Siberian Federal University; Leading Researcher at Anti-Corruption and Legal Expertise Center of Siberian Federal University 660075, Russia, Krasnoyarskii krai, g. Krasnoyarsk, ul. Maerchaka, 6, kab. 1-22 yader.ea@gmail.com Other publications by this author

Обеспечение безопасности общества от проблем и угроз, порождаемых коррупцией, входит в число приоритетных задач любого демократического государства. В преамбуле Конвенции ООН против коррупции ^[1] подчеркивается, что «коррупция уже не представляет собой локальную проблему, а превратилась в транснациональное явление, которое затрагивает общество и экономику всех стран». На современном этапе развития ее негативные последствия выглядят очевидными. Как отмечает Е.В. Охотский, их трудно оценить рублем или уровнем инфляции: «Она [коррупция] порождает недопустимые диспропорции в системе власти и бизнеса, разрушает устои государства, разжигает социальную неприязнь, подрывает принципы демократии и социальной справедливости, снижает престиж страны на международной арене» ^{[2, c. 54]}. Закономерно, что в действующей Стратегии национальной безопасности Российской Федерации ^[3] коррупция поставлена в один ряд с такими угрозами, как деятельность террористических и экстремистских организаций, радикальных общественных объединений, преступных группировок и др.

За время существования, сопоставимое с возрастом самого социума, коррупция вышла далеко за пределы системы публичного управления и распространила свое вредоносное влияние на большинство сфер общественной жизни. Практика показывает, что избирательный процесс также не является исключением. Свободные и равные выборы, как одна из основ конституционного строя Российской Федерации, призваны создать условия для полноценной реализации и защиты избирательных прав граждан, гарантировать процедуру формирования и обновления органов публичной власти. Вместе с тем, как и любой другой витальный элемент общественной системы, институт демократических выборов естественным образом обуславливает обилие всевозможных негативных девиаций, направленных на искажение действительных результатов волеизъявления избирателей с целью противоправного получения политического влияния.

Проводя дифференциацию отклонений электорального поведения, следует обратить внимание на широкое распространение противоправных деяний, в основе которых лежит подкуп («продажность») различных участников избирательного процесса, злоупотребление властью, а также незаконная материально-техническая поддержка электоральных процедур. Выступая в качестве типовых проявлений коррупции в избирательном процессе, они не только нивелируют значение реальной политической конкуренции, снижают уровень легитимности представительной власти и формируют недоверие граждан к избирательной системе, но и детерминируют политизацию организованной преступности и криминализацию публичного управления. Как подчеркивает Е.Е. Тонков, «коррупционный механизм представляет реальную угрозу правам и свободам личности в обществе, блокируя конституционные права граждан интересами преступных формирований путем лоббирования, протекционизма, а нередко – и прямого насилия» ^{[4, c. 52]}.

Теоретическое осмысление коррупции в избирательном процессе в течение новейшей истории российского государства происходит достаточно интенсивно. Данному феномену посвящены десятки научных работ отечественных и зарубежных специалистов. Однако вопрос об исчерпывающем перечне форм и видов коррупции в избирательном процессе, равно как и об эффективных средствах ее предупреждения, не решен и остается открытым. Исследования коррупционной преступности как наиболее опасного проявления коррупции в избирательном процессе имеют эпизодический и несистемный характер.

Общепринятое определение коррупционной преступности на сегодняшний день отсутствует. В доктрине на данный счет высказано множество мнений ^{[5, c. 324; 6, c. 10; 7, c. 14; 8, c. 387; 9, c. 332; 10, c. 28; 11, c. 30; 12, c.7]}, но практически каждое из них затрагивает лишь некоторые стороны этого многогранного явления. Зачастую в содержание понятия «коррупционная преступность» не включаются коррупционные проявления в частном секторе, иных сферах общественной жизни, выходящих за рамки деятельности органов государственной власти и местного самоуправления. Либо, например, под целью коррупционных деяний нередко предлагается понимать извлечение исключительно материальной выгоды, а в качестве объективной стороны – отношения подкупа-продажности должностных лиц. Ограниченное понимание коррупционной преступности отчасти объясняется тем, что многие её проявления не находят объективного и достаточного отражения в официальной правовой статистике, как и не являются предметом аналитической работы правоохранительных органов. «В связи с этим мы вынуждены ограничить криминологический анализ некоторыми видами наиболее распространенных коррупционных деяний: преступлениями против собственности (присвоением или растратой); преступлениями против интересов службы в коммерческих или иных организациях (в том числе коммерческим подкупом); преступлениями против государственной региональной и местной власти (в том числе взяточничеством)», – справедливо замечает В.В. Лунеев ^{[13, c. 22]}.

Изучение научной и учебной литературы позволяет выделить основные характерные черты коррупционной преступности. Во-первых, подавляющая часть авторов указывает на системно-структурный характер данного явления, определяя его как совокупность преступлений, а также лиц их совершивших. Использованием термина «совокупность» подчеркивается, что преступность как социальное явление представляет собой не механическую сумму отдельных элементов, а их органическое единство. По мнению Д.И. Соколова, «это должно означать, что между всеми признаками и свойствами преступности, её основными показателями существует диалектическая взаимосвязь» ^{[14, c. 19]}. Этим же обуславливается включение в содержание понятия «коррупционная преступность» таких существенных признаков, как социальная обусловленность, историческая изменчивость, относительная массовость и т.д. Подобный подход к пониманию преступности является традиционным в рамках современной криминологической методологии.

Во-вторых, при определении понятия «коррупционная преступность» авторы выделяют набор некоторых признаков, которыми должны обладать преступления, образующие данную совокупность. Здесь мы можем выделить несколько подходов. В процессе развития научных представлений о коррупции в целом и о коррупционной преступности в частности социально-правовые дефиниции становились либо более развернутыми (за счет перечисления исчерпывающих признаков, характеризующих составы коррупционных преступлений), либо более абстрактными (за счет использования более широких по объему понятий, таких как, например, «публичные услуги» или «публичные функции»), либо были сконструированы по принципу общего указания на коррупционную природу преступных посягательств. Полагаем, что, несмотря на лаконичность, наиболее удачным является определение, предложенное А.И. Долговой: «коррупционная преступность – совокупность преступлений, диспозиции уголовно-правовых норм о которых содержат признаки коррупции» ^{[15, c. 801]}. Поэтому ключевое значение имеет предметное рассмотрение признаков коррупции с целью последующего определения перечня коррупционных преступлений, образующих соответствующую совокупность.

Вопрос о понятии и признаках коррупции в данном случае является камнем преткновения. В доктрине неоднократно отмечалось, что «коррупция» и «коррупционная преступность» близки, но не тождественны по своему содержанию. Аналогичная позиция использована законодателем в Федеральном законе «О противодействии коррупции» ^[16], в тексте которого предложено следующее определение коррупции: «злоупотребление служебным положением, дача взятки, получение взятки, злоупотребление полномочиями, коммерческий подкуп либо иное незаконное использование физическим лицом своего должностного положения вопреки законным интересам общества и государства в целях получения выгоды в виде денег, ценностей, иного имущества или услуг имущественного характера, иных имущественных прав для себя или для третьих лиц либо незаконное предоставление такой выгоды указанному лицу другими физическими лицами» (п. «а» ч. 1 ст. 1), а также совершение указанных деяний от имени или в интересах юридического лица (п. «б» ч. 1 ст. 1). Таким образом, в объем легального определения коррупции, с одной стороны, включен перечень конкретных коррупционных преступлений (за исключением злоупотребления служебным положением), а с другой – перечень признаков иных противоправных коррупционных деяний, за совершение которых законодательством установлена уголовная, административная, гражданско-правовая и дисциплинарная ответственность (ст. 13 и ст. 14). Указанные в законе признаки можно структурировать на основе элементов состава правонарушения.

Согласно легальному определению к объекту негативного коррупционного воздействия следует отнести «законные интересы общества и государства». Использование подобной терминологической конструкции существенным образом расширяет границы антикоррупционного правопорядка. Очевидно, что интересы политически организованного общества распространяются далеко за пределы публичного управления, службы в коммерческих организациях, деятельности некоммерческих объединений и т.д. Исходя из содержания Стратегии национальной безопасности Российской Федерации, национальные интересы представляют собой «объективно значимые потребности личности, общества и государства в обеспечении их защищенности и устойчивого развития» (абз. 3 п. 1). Их исчерпывающий перечень следует искать в тексте Конституции Российской Федерации ^[17]. Суверенитет страны, обеспечение прав и свобод человека и гражданина, развитие системы социальной защиты населения, наука, здравоохранение, образование, культура, деятельность независимых СМИ, свободное волеизъявление граждан – это лишь малая часть социально-политических ценностей, которые охватываются понятием «законные интересы общества и государства». Как пишет В.В. Лунеев, «коррупция всеядна, всепроникающа и исключительно приспособительна. Она использует любые ниши, не контролируемые или слабо контролируемые государством» ^{[18, c. 106]}. Поэтому постоянно, определяя «ареал обитания» коррупции, мы неизбежно будем натыкаться на несоответствие знания его объекту. Несмотря на это, институциональное изучение различных видов коррупции предполагает выделение особенностей общественных отношений, подверженных коррупционному влиянию, поскольку сфера существования является одной из основных характерных черт, свойственных данному негативному социальному-правовому явлению ^{[19, c. 121]}.

Субъектами коррупции в соответствии с легальным определением могут являться физические и юридические лица ^[20]. Традиционно они подразделяются на субъектов активного и пассивного подкупа. Подобная классификация, терминология для которой была предложена в Конвенции об уголовной ответственности за коррупцию ^[21], отражает многосторонний характер коррупционных отношений, основу которых составляют подкуп и продажность должностных лиц. Субъект пассивного подкупа незаконно использует свое должностное положение в целях извлечения выгоды для себя или третьих лиц, а субъект активного подкупа, напротив, незаконно данную выгоду предоставляет. Соответственно, с одной стороны, участником «коррупционной сделки» является специальный субъект, обладающий особым публичным статусом, а с другой – общий субъект, статус которого является универсальным. Как указывает С.В. Максимов, «разделять, а тем более противопоставлять эти стороны коррупции для поиска наиболее эффективной модели ограничения ее распространенности нецелесообразно» ^{[22, c. 107]}. Приведенный подход к определению круга субъектов коррупции признан на международном уровне, но вместе с тем иногда оспаривается в научной литературе. Отмечается, например, что дача взятки «в чистом виде» не должна рассматриваться как коррупция, поскольку субъектом этого преступления может быть любое физическое, а не только должностное лицо ^{[23, c. 181]}.

Государственная антикоррупционная политика России идет по пути расширения круга лиц, на которых распространяется юридическая ответственность за совершение коррупционных деяний. По мнению В.В. Астанина, избранный законодателем подход к определению субъектов коррупции соответствует положениям международных договоров в области противодействия коррупции и «по существу заложил идеологические и правовые основы для преодоления стереотипов о том, что коррупция характерна исключительно для государственных служащих» ^{[24, c. 15]}. В частности, консолидация признаков, указанных в Конвенции ООН против коррупции и Конвенции об уголовной ответственности за коррупцию, позволяет сделать вывод о том, что «к субъектам коррупционных деяний можно относить не только государственных служащих, но и лиц, оказывающих публичные функции в целом, независимо от того, в какой сфере – частной, государственной или общественной (политической), безотносительно к какой-либо определенной занимаемой должности (руководитель, исполнитель)» ^{[24, c. 15]}. Вместе с тем предложенная в легальном определении коррупции терминологическая конструкция, указывающая на обязательное наличие хотя бы у одного из субъектов коррупционного деяния «должностного положения», также вызывает обоснованную критику.

А.В. Кудашкин и Т.Л. Козлов пишут, что «коррупции может быть подвержен любой человек, обладающий дискреционной властью – властью над распределением каких-либо не принадлежащих ему ресурсов по своему усмотрению (чиновник, депутат, судья, сотрудник правоохранительных органов, администратор, экзаменатор, врач, воинское должностное лицо и т.д.)» ^{[25, c. 4]}. Как отмечает Н.В. Щедрин, отказ от устаревшей социалистической трактовки «должностного лица» позволит преодолеть споры о том, «могут ли быть субъектами коррупции преподаватели, врачи, кандидаты на избираемые должности, избиратели, лица, осуществляющие управленческие функции в негосударственных и коммерческих структурах» ^{[26, c. 12–27]}. Каждое из указанных лиц либо оказывает населению публичные услуги (в сфере образования, здравоохранения и др.), либо выполняет публичную функцию (реализует свое избирательное право с целью формирования органов народного представительства). В связи с этим, более целесообразно понимать под субъектом коррупции «лицо, имеющее публичный статус» ^{[27, c. 34]}.

Действия (бездействие), составляющие объективную сторону коррупции, выходят далеко за пределы «коррупционной сделки». Значительный массив коррупционных деяний представляет собой различного рода злоупотребления, которые по смыслу легального определения коррупции выражаются в «незаконном использовании должностного положения» и не связаны с подкупом или продажностью. Непрерывная переоценка коррупционной выгоды и ее соотношение с возможными коррупционными рисками в сознании субъектов коррупции предопределяют постоянное появление и развитие новых коррупционных практик. По справедливому замечанию Я.И. Гилинского, «исчерпывающий перечень коррупционных видов деятельности невозможен» ^{[28, c. 257]}. Вместе с тем правовые границы рассматриваемого явления, очерченные в тексте Федерального закона «О противодействии коррупции», представляются спорными и в некоторой степени противоречивыми.

Во-первых, «незаконность» как признак коррупционного деяния автоматически исключает из объема данного понятия множество социальных девиаций, имеющих коррупционное содержание, но не вступающих в явное противоречие с нормами действующего законодательства. Тем самым правовой оценке не подлежат такие распространенные, но пока прямо не запрещенные формы коррупции, как лоббизм, фаворитизм, непотизм (кумовство), протекционизм (патронаж), «блат» и др. Более того, формально из коррупционной сферы также выпадают деяния, нарушающие этические и корпоративные нормы. Как справедливо отмечает И.А. Дамм, практически любое использование служащим своего положения в личных или групповых интересах «осуществляется вопреки принципам исполнения служебных обязанностей, закрепленных в действующем законодательстве, что изначально противоправно» ^{[29, c. 27]}. Следует поддержать позицию Н.В. Щедрина, по мнению которого во избежание юридических коллизий из легального определения коррупции следует убрать термин «незаконное» и дополнить ст. 1 Федерального закона «О противодействии коррупции» определениями «коррупционное правонарушение» и «коррупционное преступление», поскольку «такое изменение подчеркнет, что коррупция не исчерпывается противозаконными деяниями» ^{[30, c. 1449]}.

Во-вторых, за совершение коррупционных правонарушений, как это следует из положений ст. 13 Федерального закона «О противодействии коррупции», лицо может быть привлечено к уголовной, административной, гражданско-правовой и дисциплинарной ответственности. Полагаем, что данный перечень является неполным. В частности, отмена регистрации кандидата представляет собой отказ гражданину в реализации его пассивного избирательного права на конкретных выборах и является мерой конституционно-правовой ответственности в избирательном процессе ^{[31, c. 26–29; 32, c. 224–226]}. Одним из оснований для отмены регистрации кандидата выступает неоднократное использование таковым преимуществ своего должностного или служебного положения в период проведения избирательной кампании (п. «в» ч. 7 ст. 76 Федерального закона «Об основных гарантиях избирательных прав и права на участие в референдуме граждан Российской Федерации» ^[33]). Однако формальное следование легальным признакам коррупции не позволяет отнести подобные нарушения к числу коррупционных.

В-третьих, с точки зрения закона коррупционным следует считать незаконное использование должностного положения в целях получения выгоды, что нарушает внутреннюю логику легального определения. Как отмечалось выше, к проявлениям коррупции относятся не только отношения подкупа-продажности, но в большей степени различные злоупотребления публичным статусом, в ходе которых коррумпированное лицо извлекает личную выгоду или преимущества незаконным путем. По мнению В.К. Максимова, «извлечение» предполагает более активное действие, чем «получение», по значению связанное с пассивным принятием, приобретением предлагаемого ^{[34, c. 32]}. Как следствие, терминологически рассматриваемая дефиниция не выглядит стройно и строго.

Субъективную сторону коррупции в аспекте ее легального определения характеризует направленность коррупционных деяний на получение выгоды. В Федеральном законе «О противодействии коррупции» под выгодой предложено понимать деньги, ценности, иное имущество или услуги имущественного характера, иные имущественные права, то есть объекты материального мира. Следовательно, незаконное использование лицом своего должностного положения, вопреки законным интересам общества и государства, в целях получения иной личной (нематериальной) выгоды с точки зрения Федерального закона «О противодействии коррупции» не может рассматриваться в качестве коррупционного. Пожалуй, это положение является наиболее спорным и широко обсуждаемым в научном сообществе. Системное толкование международных договоров в области противодействия коррупции, норм упомянутого федерального закона, иных нормативных правовых актов Российской Федерации позволяет сделать однозначный вывод о том, что понятием «коррупция» в полной мере охватываются противоправные деяния, направленные на извлечение нематериальных благ и преимуществ. В этом случае направленность коррупционного деяния может быть обусловлена такими устремлениями, как карьеризм, семейственность, лоббирование частных интересов и т.д. По мнению Е.Н. Казакова, «вопрос о том, как лицо использует свое должностное положение, путем извлечения каких выгод: материальных или нематериальных, принципиальной разницы не имеет. <…> это может быть лишь вопросом тяжести наказания, но не вопросом существования факта коррупционного действия» ^{[35, c. 77]}.

Таким образом, вопрос об исчерпывающем и общепризнанном наборе признаков коррупции остается открытым. Несмотря на существующие недостатки правовой дефиниции, предложенной в Федеральном законе «О противодействии коррупции», ее появление видится важным этапом развития системы противодействия коррупции. Как полагает Т.Я. Хабриева, наличие легального определения коррупции «позволяет очертить сферу отношений как предметную область, на которую может быть направлена антикоррупционная государственная политика, выбраны соответствующие средства и инструменты противодействия, в том числе правовые» ^{[36, c. 9]}. Однако в текущих условиях сделать на его основе однозначный вывод о перечне коррупционных преступлений не представляется возможным. По обоснованному замечанию Н.А. Егоровой, легальная дефиниция коррупции не может быть в неизменном виде перенесена в Уголовный кодекс РФ в качестве определения понятия коррупционного преступления в связи с «ее широтой, недостаточной конкретностью и терминологическими расхождениями с текстом уголовного закона» ^{[37, c. 300]}.

Проявления коррупции в жизни общества разнообразны. В зависимости от сферы общественных отношений, в которой данное негативное социальное явление получило свое распространение, коррупция приобретает новые характерные черты и формы. Поэтому для того, чтобы определить перечень преступлений, образующих в своей совокупности коррупционную преступность в избирательном процессе, необходимо выделить особенности рассматриваемого вида коррупции.

Сообразно своему роду, коррупция в избирательном процессе понимается учеными как в широком, так и в узком смысле. Узкий подход предполагает возведение во главу угла одного из типичных проявлений коррупции – подкупа («продажности») должностных лиц или злоупотребления должностным положением. Как пишет П.А. Кабанов, под электоральной коррупцией в политико-криминологическом смысле следует понимать «особую разновидность политической коррупции, которая проявляется и выражается как в массовом подкупе избирателей, так и подкупе избираемых лиц на выборные государственные или муниципальные должности либо иных участников избирательных процессов во время проведения избирательных кампаний различного уровня» ^{[38, c. 62]}. В свою очередь, Ю.А. Нисневич полагает, что электоральная коррупция – это «противоправное использование в ходе избирательного процесса властных полномочий и прав, положения и статуса должностных лиц публичной власти для предоставления посредством подавления политической конкуренции и искажения свободного волеизъявления граждан неправомерного преимущества представителям аффилированных политических сил и групп с целью извлечения в их пользу политической выгоды в виде результатов несвободных и нечестных выборов» ^{[39, c. 4]}. Отмечая высокий научный уровень приведенных определений, полагаем, что каждое из них отражает лишь одну из сторон этого многогранного системного явления.

Широкий подход к пониманию коррупции в избирательном процессе предполагает интеграцию ее типичных проявлений. По мнению И.А. Дамм, с которым следует согласиться, коррупция в избирательном процессе представляет собой «социально-негативное явление, искажающее реальную политическую конкуренцию, заключающееся в использовании субъектами избирательного процесса своего статуса, служебного положения в личных или групповых интересах в целях противоправного извлечения выгод и преимуществ в ходе подготовки и проведения выборов, референдумов, а также в предоставлении или обещании таких выгод и преимуществ» ^{[40, c. 28]}.

Коррупцию в избирательном процессе как видовое проявление коррупции отличает набор признаков, имеющих самостоятельное содержательное наполнение: сфера существования; определенный перечень субъектов; использование субъектами избирательного процесса своего статуса, служебного положения; характерная для данного вида коррупционных отношений цель ^{[41, c. 98]}.

Определение сферы существования позволяет установить осязаемые границы явления и выявить его первоочередные характерные черты, с помощью которых это явление можно отличить от иных однородных, что называется, невооруженным глазом. Сфера существования данного вида коррупции – непосредственно избирательный процесс ^{[42, c. 77]}. Несмотря на некоторую очевидность приведенного тезиса, считаем, что он нуждается в пояснении. Указание на избирательный процесс в качестве сферы существования исследуемого вида коррупции не означает, что институциональные особенности данного явления автоматически распространяются на референдумные отношения. Референдум выступает в качестве самостоятельного института прямой демократии и, «несмотря на заметное сходство процедурных аспектов организации голосования и определения его результатов на выборах и референдумах, нельзя не видеть, что избирательное право отделено от юридического опосредования референдума, преследующего совершенно иные, нежели выборы, цели… Данное обстоятельство не позволяет сделать вывод о необходимости отнесения референдумных отношений к предмету избирательного права, основываясь только на аналогичности электорального и плебисцитного процесса» ^{[43, c. 13]}.

К субъектам данного вида коррупции в соответствии широким подходом относится обширный перечень участников избирательного процесса: избиратели; кандидаты; избирательные объединения и их представители; доверенные лица и уполномоченные представители кандидатов и избирательных объединений; наблюдатели; избирательные комиссии и их члены с правом решающего голоса; члены избирательных комиссий с правом совещательного голоса; организации, осуществляющие выпуск средств массовой информации; лица, замещающие государственные должности или выборные муниципальные должности, либо находящиеся на государственной или муниципальной службе, либо являющиеся членами органов управления организаций независимо от формы собственности (в организациях, высшим органом управления которых является собрание, – членами органов, осуществляющих руководство деятельностью этих организаций), за исключением политических партий, либо служащие таких организаций; лица, предоставляющие субъектам избирательного процесса выгоды материального и (или) нематериального характера, а также лица, «торгующие влиянием» ^{[44, c. 33–38]}; избирательный штаб кандидата ^{[45, c. 32–37]}.

Большинство из указанных выше субъектов коррупции в избирательном процессе обладают специальным правовым статусом или служебным положением, использование которых под влиянием различных коррупционных выгод искажает ординарное развитие электоральных процедур, а также причиняет материальный и (или) нематериальный вред как отдельным участникам избирательного процесса, так и всему институту выборов. Использование специального правового статуса характерно для такой категории субъектов коррупции в избирательном процессе, как кандидаты (избирательные объединения), их доверенные лица и уполномоченные представители, избирательный штаб кандидата в целом, члены избирательных комиссий с правом совещательного голоса, наблюдатели и избиратели. В свою очередь, использование служебного положения характерно для членов избирательных комиссий с правом решающего голоса, представителей организаций, осуществляющих выпуск средств массовой информации, лиц, замещающих государственные (выборные муниципальные) должности, лиц, находящихся на государственной (муниципальной) службе, лиц, являющихся членами органов управления организаций.

Коррупционная цель опосредована сферой существования данного вида и имеет выраженное политическое содержание. По мнению П.А. Кабанова, основным криминологическим признаком, характеризующим сущность политической коррупции, является «преследование субъектами коррупционных правонарушений политических целей» ^{[46, c. 237]}. Развивая данный тезис, Т.Б. Рамазанов отмечает, что «коррупционные процессы в сфере избирательных правоотношений преследуют политические цели – получение, укрепление или утрату государственно-властных полномочий» ^{[47, c. 880]}. В свою очередь, И.А. Дамм пишет, что для целей коррупционных деяний, совершаемых участниками избирательного процесса, характерно стремление к извлечению выгод материального и нематериального характера ^{[48, c. 195]}. Содержание цели может варьировать в зависимости от статуса субъекта коррупционных отношений, существующих коррупционных рисков, но при этом она (цель) всегда будет лежать в основе любых коррупционных деяний, в том числе возникающих в избирательном процессе. Полагаем, что каждая из приведенных точек зрения заслуживает внимания и дополняет друг друга.

Анализ Особенной части Уголовного кодекса РФ в аспекте названных выше признаков позволяет выделить три группы составов преступлений, в своей совокупности образующих коррупционную преступность в избирательном процессе.

Первая группа представляет собой совокупность преступлений, основным непосредственным объектом которых выступают общественные отношения, возникающие в связи с реализацией избирательных прав граждан. Данные преступления совершаются в условиях избирательного процесса и в силу особенностей объекта посягательства всегда направлены на достижение политических целей. Условно назовем ее «специальные коррупционные преступления в избирательном процессе». В их числе: п.п. «а» и «б» ч. 2 ст. 141; ч. 3 ст. 141; ст. 141.1; ч. 1 ст. 142; ч. 2 ст. 142; ст. 142.1; ч. 1 ст. 142.2 УК РФ.

Вторая группа представляет собой совокупность преступлений, основным непосредственным объектом которых выступают иные общественные отношения (отношения, направленные на обеспечение нормального функционирования органов власти, интересы службы в коммерческих и иных организациях и др.). Отличительной чертой данной группы коррупционных преступлений является их общий по отношению к избирательному процессу характер, несмотря на наличие специальных субъектов (участников избирательного процесса) и направленность на достижение политических целей. Условно назовем ее «общие коррупционные преступления в избирательном процессе». В их числе: ст. 201; ст. 204; ст. 204.1; ст. 204.2; ст. 285; ст. 286; ст. 290; ст. 291; ст. 291.1; ст. 291.2 УК РФ.

Третья группа представляет собой совокупность преступлений, основным непосредственным объектом которых также выступают иные общественные отношения. Но несмотря на их совершение в условиях избирательного процесса, коррупционные преступления данной группы не направлены на достижение политических целей. Условно назовем ее «преступления коррупционной направленности в избирательном процессе». В их числе: ч. 3 ст. 159; ч. 3 ст. 160; ст. 292 УК РФ.

Системно-структурный характер коррупционной преступности в избирательном процессе предполагает наличие функциональных связей между коррупционными преступлениями в избирательном процессе и их группами. Как отмечает И.М. Мацкевич, «их выявление, по сути, является главной задачей криминологии как науки, поскольку на этом пути лежит ответ на вопрос о действенности профилактических мер против преступности, как в целом, так и отдельных преступлений» ^{[49, c. 525]}. По нашему мнению, они могут быть выделены как на уровне взаимодействия с иными элементами вышестоящей системы, так и внутри самой системы. В качестве элемента вышестоящей системы коррупционная преступность в избирательном процессе вступает в активное взаимодействие с практикой коррупционного лоббизма в деятельности органов государственной власти и местного самоуправления, которая является логичным продолжением деятельности должностных лиц, избранных посредством реализации «грязных» избирательных технологий, организованной преступностью, поскольку избрание представителей криминалитета означает легализацию их преступного прошлого и обеспечивает им относительную безопасность от уголовного преследования в будущем, а также стремлением ряда государств подорвать суверенитет Российской Федерации, так как существенное искажение результатов волеизъявления способно привести к власти лиц, подконтрольных зарубежным политическим акторам. В свою очередь, внутрисистемные функциональные связи между выделенными коррупционными преступлениями в избирательном процессе и их группами не столь очевидны, но могут быть выявлены при типологии проявлений изучаемого вида преступности.

Традиционно к признакам преступности, помимо системно-структурного характера, также относятся общественная опасность, социальная обусловленность, историческая изменчивость, относительная массовость и уголовно-правовой характер явления. Полагаем, что каждый из них характерен для коррупционной преступности в избирательном процессе и применительно к видовому явлению приобретает содержательные особенности.

Коррупционная преступность в избирательном процессе представляет высокую общественную опасность. Искажение действительных результатов волеизъявления граждан под влиянием коррупционной выгоды может привести к фактическому захвату инструментов публичного управления в интересах бизнеса, криминалитета или иностранных государств. Утрата представительных начал является основой превращения государственного аппарата в средство социального и политического насилия, поскольку приходящие к власти посредством использования дорогостоящих коррупционных технологий лица представляют не голосовавший за них электорат, а узкокорпоративные интересы своих непосредственных спонсоров. Масштабное распространение коррупционных отношений в период выборов в итоге может привести к вмешательству иностранных государств в процесс формирования органов государственной власти, что, в свою очередь, будет означать потерю национального суверенитета. Все это говорит о том, что степень общественной опасности коррупционной преступности в избирательном процессе должна получить надлежащую оценку в рамках государственной уголовной политики.

Социальная природа коррупционной преступности в избирательном процессе выражается в ее происхождении и обусловлена возникновением институтов демократии. Историко-правовые исследования доказывают распространение коррупционных деяний и появление соответствующих мер правовой охраны избирательных отношений со времен Древнего Рима ^{[50, c. 30–96]}. Кроме того, коррупционная преступность в избирательном процессе представляет собой и политическое явление, поскольку стремление стать полноправным субъектом публичного управления посредством противоправного приобретения и (или) удержания государственной власти выражает основную цель коррупционных деяний в период организации и проведения выборов. Влияние множества политических факторов на процесс генезиса коррупционной преступности в избирательном процессе объясняет ее качественные особенности в различных политических системах.

Социально-политическая обусловленность коррупционной преступности в избирательном процессе проявляется в ее исторической изменчивости. Развитие институтов демократии, расширение политической конкуренции, усложнение электоральных процедур динамично связаны с появлением и усложнением противоправных деяний, направленных извлечение из института выборов материальных и иных личных выгод вопреки законным интересам общества и государства. На современном этапе развития характерные особенности коррупции в избирательном процессе непосредственно связаны с достижениями научно-технического прогресса. Широкое распространение средств дистанционного наблюдения за ходом голосования и подсчета голосов значительно затрудняют совершение коррупционных деяний в рамках указанных электоральных процедур, что определяет их «перенос» на более ранние этапы избирательного процессе.

Коррупционная преступность в избирательном процессе представляет собой относительно массовое явление, которое вместе с тем остается достаточно латентным. Данные правовой статистики не позволяют сделать однозначный вывод о фактических показателях этого вида преступности. Это, в свою очередь, вызвано влиянием ряда факторов, среди которых недооценка характера и степени общественной опасности, неэффективность оперативно-следственных мероприятий, казуистичность законодательства, скоротечность избирательного процесса, несовершенство официального статистического учета преступлений. Однако количество обращений граждан и представителей различных политических сил, циклично поступающих в правоохранительные органы и избирательные комиссии, а также число материалов средств массовой информации о выявленных фактах коррупционного поведения участников избирательного процесса, регулярно публикуемых после завершения федеральных и региональных избирательных кампаний ^[51], дают основания говорить о массовом и устойчивом характере коррупционных проявлений в рассматриваемой сфере общественной жизни.

Уголовно-правовой характер коррупционной преступности в избирательном процессе выражен в системе норм, установленных в Уголовном кодексе РФ и запрещающих совершение наиболее типичных проявлений коррупции в избирательном процессе под угрозой наказания. Вместе с тем существующая система уголовно-правовых запретов не в полной мере отражает многосторонний характер коррупционных отношений в избирательном процессе и их высокую общественную опасность. Классическим примером в данном случае выступают дефициты криминализации различных форм «продажности» участников выборов, в первую очередь, избирателей и кандидатов. Нам представляется прогрессивным подход, согласно которому преступность образуют не только криминализованные, но и иные деяния, сопоставимые по характеру и степени общественной опасности с преступлениями, однако в настоящий момент не отнесенные уголовным законом к числу таковых.

Таким образом, коррупционная преступность в избирательном процессе – это самостоятельное социально-политическое явление, которое представляет повышенную опасность не только для развития демократических основ государства, но и для его национальной безопасности. С учетом изложенного коррупционную преступность в избирательном процессе следует определить как общественно опасное, социально-политическое, исторически изменчивое, относительное массовое и уголовно-правовое явление, выраженное в совокупности коррупционных преступлений, совершаемых субъектами избирательного процесса путем незаконного использования своего служебного положения или специального правового статуса, обусловленных корыстной и (или) иной личной заинтересованностью в достижении определенного политического результата на выборах вопреки интересам общества и государства.