DOI: 10.7256/2454-0757.2021.6.36354

Аннотация: Проблема хореографической интерпретации романа Толстого «Анна Каренина» в современном балетном театре представляется актуальной: за последние двадцать лет сразу несколько именитых балетмейстеров обратилось к этой теме. Предметом настоящей статьи является трактовка Джоном Ноймайером образа Левина, цель работы – определить выразительные элементы и особенности хореографической лексики, использованные балетмейстером при постановке данной роли, и сопоставить их с текстом литературного первоисточника. В процессе исследования применялся комплексный подход: сравнительный и аналитический методы, метод включенного наблюдения (в ходе работы с Ноймайером над партией Кити). В число использованных источников вошли лекции Ноймайера перед московской премьерой «Анны Карениной» (записи из архива автора) и материалы из театральных видеоархивов. Детальный семантический анализ режиссуры и хореографической лексики партии Левина стал основным инструментом для определения черт толстовского героя, которые Ноймайер вычленил из литературного первоисточника. Именно Левину отданы вписанные в художественную ткань романа размышления Толстого на темы, требующие глубокого философского осмысления. Создавая свою хореографическую трактовку этого образа, Ноймайер не преследовал цель дословно следовать оригиналу. Однако балетмейстер максимально подчеркивает отличие Левина от других персонажей. Определение постановочных приемов, использованных для этого, относится к новым результатам исследования, применимым в дальнейшем изучении творчества Ноймайера. Это форма развернутого монолога, песни Стивенса как музыкальная основа, босые ступни танцовщика, серия символических пластических лейтмотивов, свободная пластика, напоминающая импровизацию, использование деталей костюма. Монологи Левина – спектакль в спектакле, философски-символическая хореографическая медитация, не связанная с общей сюжетной канвой. Подобное решение, при всех очевидных отличиях, концептуально роднит разработку образа Левина с текстом первоисточника. Интерпретация изученной роли – одна из ключевых составляющих в трактовке романа Толстого Ноймайером, вобравшая инновационные авторские постановочные решения.

DOI: 10.7256/2454-0757.2021.6.36322

Аннотация: В статье анализируется творческий путь Г.П. Щедровицкого и программы реформирования им разных областей знания (мышления, науки, педагогики, дизайна и др.). Автор утверждает, что подход к исследованию указанных областей знания у Щедровицкого формировался под влиянием работ А.А. Зиновьева и Л.С. Выготского, марксового учения, сциентиcтcких установок того времени. При этом реформирование понималось различно в трех основных периодах и программах Московского методологического кружка (ММК) ‒ построения теории мышления, теории деятельности, концепции мыследеятельности. В первый период считалось, что реформирование будет успешным, если реформаторы будут следовать методу мышления, разработанному Марксом в «Капитале», во втором ‒ если предметы и области знания, подлежащие преобразованию, будут рассмотрены как превращенные формы в плане обычного мышления (философского, научного, практического), и за ними будет реконструирована деятельность (в том числе мыслительная), в рамках которой эти предметы и области были созданы.   Автор рассматривает особенности реализации намеченных Щедровицким программ реформирования и оценивает эту работу негативно. В частности потому, что с его точки зрения, Щедровицкий, с одной стороны, недостаточно учитывал строение и жизнь изучаемых им сложных явлений, с другой ‒ конструируя их как идеальные объекты, что является необходимым условием философского и научного исследования, он реализовал прежде всего собственные ценности и установки, приписывая идеальным объектам соответствующие характеристики. По мнению автора, такой результат вполне закономерный, поскольку методология построения Щедровицким идеальных объектов не предполагала выяснение строения и жизни соответствующих им реальных феноменов.

DOI: 10.7256/2454-0757.2021.6.36356

Аннотация: Предмет статьи - эволюция марксизма в нашей стране. Размышляя над проблемами, поставленными В.И. Толстых, автор обсуждает профессиональную конвенцию как один из механизмов превращения марксистской доктрины из теории революционного преобразования общества в идеологию, оправдывающую тоталитарные порядки. Эта конвенция включает право на непонимание и право на неведение. Первое имеет две основные задачи: 1. изолировать изложение от профанного интереса, и 2. изолировать изложение от "теоретических и политических ошибок". Непонимание как скрытая компонента социального познания и принципиальное неведение как ограничение предметного горизонта теории «развитого социализма» сыграли важную роль в метаморфозах марксистской мысли в нашей стране. Основные выводы: Философ либо противостоит миру как познающий субъект, подчиняющийся только интересами познания, либо он подчиняет познание интересам мира, прежде всего – социального. В первом случае язык должен корректно выразить то, чего в мышлении, языке и культуре до него не было и нет. Во втором случае язык есть средство безопасно скользить над поверхностью бытия, обеспечивая безукоризненного построенную теоретическую схему. Философия в этом случае, не объясняя мира, дает рецептуры адаптации, выживания, апологии, принятия. Конфликт выгоды и принципов решается за счет такого их сближения, при котором теоретик формулирует свою позицию как искреннее служение интересам (партии, доктрины, основополагающим устоям) власти. В отстаивании права на непонимание обозначились две позиции. Первая - усложнение языка ради сохранения авторской позиции. Вторая - построение теоретических схем, замкнутых не на реальные проблемы, а на собственную логику. Непонимание как одна из твердынь мысли очень тесно связано с неведением. Это позволяло сужать предметный горизонт науки (теории), произвольно исключая из него острую проблематику.

DOI: 10.7256/2454-0757.2021.6.36196

Аннотация: Статья представляет собой попытку пролить дополнительный свет на известную загадку трактата С. Боэция «Утешение философией»: почему в условиях осуждения к смерти христианский мыслитель обращается не к молитвам, не к Библии, а к философии. Автор статьи на основе использования источников отмечает два существенных момента трактата, не получивших, по его мнению, должного значения в существующих исследованиях: в трактате выстроена детальная последовательность «излечивания» философа, которая имеет свою оправданную содержательную наполненность (1) и которая полностью вписывается в то, как понималась роль философии в очищении души верующего и в приведении человека к истинному христианскому благочестию (2). Этот путь начинается с освобождения души от скорби и страстей и заканчивается обсуждением тонких теологических вопросов. Материал статьи основан на использовании методов логической аналитики текстов и сравнительного анализа. В результате проведенного исследования автор приходит к выводу о том, что вся структура трактата Северина Боэция «Утешение Философией» довольно органично вписывается в понимание роли и задач философии в деле приведения человека к христианскому благочестию, разработанных на то время в христианской патристике. Такая трактовка обсуждаемого вопроса придает новое звучание известному трактату и позволяет более органично вписать С. Боэция в традиции ранней христианской патристики и открывает перспективу более объемной оценки его творчества. Данное понимание трактата Боэция осуществлено впервые в доступной для использования исследовательской литературе.

DOI: 10.7256/2454-0757.2021.6.36130

Аннотация: В данном исследовании мы ставим целью показать, что появление эстетической категории вкуса относится к 1620-1630 годам и рассмотреть причины ее появления. Представляется важным связать эстетическую категорию «вкуса» с одной из категорий галантной эстетики «утонченностью», которая становится главным требованием как к манере поведения светского человека, так и к образу жизни в целом французской аристократии XVII века, подчеркивая, таким образом, социальную обусловленность понятия вкуса. Из сферы светского общения и повседневности категории «утонченность» и «утонченный вкус» перетекают в сферу искусства, где и разворачивается дискуссия о субъективности вкуса и тирании правил. В настоящее время проблема вкуса по-прежнему является актуальной, поскольку мы видим размывание границ этого понятия, отрицание иерархии эстетических ценностей, которое происходит в современном искусстве. Столь же остро, как и в XVII веке стоит вопрос выработки критериев оценки произведений искусства. При этом невозможно говорить о развитии и трансформации эстетической категории «вкуса», если мы не понимаем истоков ее появления. Во второй половине XVII века во Франции разгорается спор вокруг важнейшей для эстетики дихотомии «вкус» и «правила». В этой дискуссии «утончённому вкусу» противопоставляют не понятия «отсутствия вкуса» или «плохого вкуса», они сродни вкусу, поскольку субъективны. Понятию «вкуса» были противопоставлены правила и именно вокруг этого эстетическая мысль XVII века ведет спор.